Пол любви
Российские порнофильмы с массовым участием детей
приносят огромные деньги
 Есть город, в
котором слово «любовь» воспринимается как
пощечина. Дети начинают краснеть, а взрослые —
отводить глаза. Город этот — в России. Более
знать не нужно. 150 тысяч жителей. Троллейбусы,
грязные улицы, хрущобы, типовые школы и
раздолбанные стадионы. Хмурые люди, хорошо
работающие на плохо работающем предприятии,
отравляющем все в округе. Город-слепок с тысячи
других таких же. Но в этом городе скрывается
тайна. Вернее, не скрывается, и вернее, не тайна
вовсе. Потому что об этом знают все.
А если и не знают
конкретно, то догадываются, хотя и гонят от себя
подобные мысли. Так родители наркомана не
замечают шприцов в тумбочке сына вплоть до
самого отпевания. Но это — не инстинкт
самосохранения, это — его отсутствие.
На чужака здесь смотрят
зло и вычисляют тут же: то там, то здесь
приоткрывается какая-нибудь занавесочка, а люди,
в безделье толпящиеся у подъездов, провожают
незнакомца долгим взглядом. Может быть, я и
пристрастен, но ни одного красивого и
улыбающегося взрослого лица что-то не приметил.
Зато в этом городе живут
очень красивые дети — радостные такие, смешливые...
Лишь они смотрят на новичка с любопытством.
Оценивающе смотрят.
Этот город — один из
центров российской порноиндустрии. Более
трехсот мальчишек от восьми до шестнадцати были
«сырьем» для порнофильмов и порнофотографий, «товаром»
для заезжих «туристов»; да и сами выезжали не раз
— в Москву, например. Без принуждения и большей
частью бесплатно. За удовольствие, чтоб
отдохнуть, и просто от скуки.
И сами между собой жили
так, как привыкли, превратившись во что-то типа
выставки секс-машин, секты, основное условие
жизни которой — увеличение количества ее
адептов.
Однополый секс стал
основным ее содержанием, способом проведения
свободного времени и способом приобретения
друзей. Это стало — всем. Родители и школа
конкуренции не выдержали. Хотя, если честно,
особо и не стремились.
Несколько тысяч
фотографий, около ста видеокассет по три часа
каждая. Любительская съемка в ванной или в
комнате, чуть реже — где-нибудь на природе.
И дети, дети, дети... (Мне
редко приходилось встречать в наше время столь
довольные детские лица.) Поодиночке, вдвоем,
втроем... По шесть, восемь, десять человек
одновременно. Смеются, пьют водку, смотрят видак...
В промежутках между сексом. На продавленном
диване, стена над которым украшалась то флагом
России, то знаменем пионерской дружины.
 Все делают
сами, лишь чуть-чуть прислушиваясь к суетливому
голосу за кадром. Они уже всё знают сами, и всё
умеют, и новичку покажут, как надо сделать, чтобы
на видео получилось «красиво». Но эти триста
часов видео — далеко не вся их жизнь. За кадром
осталось вдвое больше. Поскольку съемка как
таковая была приложением, маленькой частью,
эпизодом обыденной, повседневной жизни местных
мальчишек.
— Без камеры — пожалуйста,
а это выключи...
— Ах, ты снимаешь, с... ты, я
же просто так пришел.
— Не, Колька сегодня не
придет, они с Витькой у него на квартире
забавляются.
— Сегодня не буду, не могу
— уже с двоими с утра, х... отваливается.
— А ты чего, давай к нам, че
стремаешься, ничего здесь такого. Смотри, как
надо. Кайф?
— Вовка, у тебя крем
кончился, ищи быстро...
Началось все очень давно, когда
главное действующее лицо — «режиссер» и «постановщик»,
а иногда и актер — г. Тимофеев по кличке Фотограф
был сам еще четырнадцатилетним пацаном. Сейчас
ему под пятьдесят.
За это время сменилось
поколение. Те, кто был первыми клиентами, давно
выросли и стали уважаемыми в городе людьми. И уже
сыновья тех, кто осваивал этот диван поначалу,
стали приходить к Фотографу в гости. А он, выйдя
из тюрьмы, устроился работать в детский
фотокружок. Уважаемые в городе люди тоже
захаживали — поразвлечься. Среди них можно было
заметить и руководителей детских учреждений, и
представителей правоохранительных органов, и
местных бизнесменов, и даже кое-кого из
бандитствующих граждан.
Для них устраивались
отдельные шоу и приглашались любимцы.
Детей становилось все
больше. А в последние года два — вообще повалили
валом. И Фотограф стал приторговывать тем, что
ранее просто коллекционировал. О нем узнали,
появилась постоянная клиентура по всей стране и
за ее пределами. Порножурналы, наши и не наши,
стали заказывать фотки. И, чуть-чуть разбогатев,
Фотограф стал «кинорежиссером». Так в 1997 году
появилась лента «Мальчишник по-русски-1».
Там была даже реклама —
между минетом в ванной и групповухой на диване: «Видео
Владимира Тимофеева. Мои мальчики украсят вашу
коллекцию».
Это был сплошной конвейер
удовольствий: по две-три съемки в день. Одна
компания сменяла другую, и пока первые еще
занимались любовью, другие толпились под дверью
и поторапливали. Более опытные приводили
новичков и «раскручивали» их прямо перед камерой,
иногда новички приходили сами, прямо здесь, на
диване, знакомясь с хозяином. Старший брат
приводил младшего и обучал его тому, что умел.
Искать квартиру было не нужно. Известна она была
всем.
Пацаны не боялись ни молвы,
ни соседей, ни престарелой хозяйской мамы, что
сновала, ругаясь на них матом, фактически перед
носом у продолжающих любить друг друга детей.
Детей, которые приходили к Фотографу после школы
и перед сном, украдкой поглядывая на часы, чтобы
не опоздать домой (а то мама будет ругаться);
отмечали с Фотографом Новый год и ссорились из-за
того, кто будет сегодня первым. Приходили чаще
просто так, «поваляться», воспринимая съемку как
дополнительную нагрузку.
Только не подумайте, что
это — вызов. Это такая форма существования,
вернее — бесформенность его, или маска, которая
срослась с его сущностью. Это достаточно просто,
когда нет нравственных пределов и каждый
предоставлен сам себе. Потому что допустимость
всего — для них данность, от которой не
отвертеться.
Тимофеев искушал судьбу — поводов для
ареста было предостаточно. Но судьба была к нему
благосклонна: даже если и задерживали, то очень
быстро отпускали. Еще бы — известный в городе
человек.
В Энск потянулись люди: из
Москвы, из других городов, из ближнего и дальнего
зарубежья. Приезжали в отпуск и на уикэнд,
снимали или покупали квартиры.
А кассеты пошли на продажу
— нашлись в Москве люди, которые очень быстро
смекнули, какие прут бабки. Эти кассеты до сих пор
можно купить на «Горбушке», в Митине или в любом
порнушном киоске. Недавно была выпущена новинка:
первая серия второго сериала из жизни мальчиков
города N.
Правда, однажды накрыли
целую партию, хозяином которой оказался некий г-н
Минаев. Но продукция почему-то все-таки дошла до
покупателя.
Появились предприимчивые
граждане, решившие наладить конвейер. Тимофееву
купили цифровую камеру, а фотографии и фильмы
стали продавать через Интернет, публикуя там, ни
капельки не таясь, свою рекламу. Был освоен даже
новый продукт: CD-ромы, которые шли только на
экспорт.
Забили тревогу вовсе не
родители и даже не вездесущие бабушки.
Возмутились американцы. Русское видео не шло ни в
какое сравнение ни с таиландскими, ни с
латиноамериканскими образцами. У нас в стране,
оказывается, живут самые красивые дети. И самые
раскованные: несмотря на свои 8—10 лет, освоившие
все виды однополого секса.
В рамках глобальной
операции Интерпола по борьбе с детской
порнографией вычислили кое-кого и в России. Но те,
кого вычислили, перед самым обыском каким-то
хитрым образом успели избавиться от улик.
Тимофеева все-таки взяли.
Случайно. Милиция другого города. Когда он
пересылал кассету куда-то в Казахстан. Но
оперативники до сих пор опасаются, что его скоро
отпустят. По крайней мере сам Тимофеев в этом ни
капельки не сомневается.
У него неплохой адвокат.
За него — Уголовный кодекс нового образца,
который осуждает развратные действия только с
детьми до 14 лет. После — позволительно все, кроме
непосредственного полового акта. А в шестнадцать
— ради бога.
Здесь нужно сделать паузу и перевести
дух. Чтобы сказать самое главное. В этой истории
нет насильников, потому что насилия не было. В
этой истории нет жертв, поскольку никто себя
таковыми не считает. В этой истории нет маньяка-одиночки,
поскольку это — система. В этой истории почти
неразличим звон монет: ни дети, ни Тимофеев почти
ничего с этого не имели (деньги делили в Москве).
Это рассказ не о группе
сумасшедших и извращенцев, хотя очень хотелось
бы для собственного успокоения думать именно так.
Ну не могут сойти с ума сотни школьников в одном
городе одновременно.
Просто любовь зла...
Особенно когда остро ощущаешь ее отсутствие.
После ареста Фотографа дети пошли его
искать. В областной центр. Пешком. За десятки
километров. Ночью. Под дождем. Прекрасно зная, что
никто им ничего не скажет.
Они его уважают и где-то
даже любят. Он общается с ними на равных и может
выслушать тогда, когда больше никто слушать не
будет.
Нет, не свободу он им дал,
конечно, а иллюзию любви. Ощущение нужности хоть
кому-то, востребованности хоть кем-то, хоть
какого-то понимания.
Ведь даже на иллюзию
никого, кроме Фотографа, не хватило.
Если любовь умерла где-то
по дороге с работы, если лишь ее суррогат можно
увидеть по телевизору или познавать «любовь» на
уроках сексуального воспитания, то ее нужно
придумать. Или — хотя бы — поиграть в нее. Или
найти ее там, где она еще теплится. В таком же
холодеющем от бессмысленности происходящего
маленьком одиночестве.
Некоторым «повезло». Даже
искусственность съемки, и пошлые подсказки «режиссера»,
и сальные взгляды собравшейся аудитории не могут
скрыть настоящести происходящих отношений.
В каком-то смысле им «повезло».
Не подсели на наркотики, а нашли хоть что-то, что
удерживает их на этой земле. И мне остается лишь
сожалеть, что не всем им, актерам этой трагедии —
ожившей в конце двадцатого века притчи о Содоме,
— «повезло» хотя бы так.
А эти выживут. И могут
остаться людьми — со своей правдой, моралью и
справедливостью (а разве лучше без них?). Выживут,
если мы им, конечно, позволим. Не уничтожим,
защищаясь от голой правды, нам открывшейся.
Это — их выбор. Другого им
никто не предоставил.
Природа не терпит пустоты.
Несмотря на любые мутации. И если где-то осталась
душа, то ее все-таки чем-то надо заполнить. Кроме
скуки бытия, равнодушия и отвращения к жизни.
Можно, конечно,
сокрушаться по поводу падения нравов. Но так уж
случилось, что все эти категории для этих детей
не наполнены смыслом. Они — бесполезны,
поскольку не позволяют выжить.
Но выжить получится
далеко не у всех. За два года беспрерывного и
изматывающего секса лица многих изменяются до
неузнаваемости. Кто-то садится на наркотики,
отчаявшись найти иной выход из тупика. Почти у
всех — беда со здоровьем. Кто-то собирает пожитки
в тюрьму или в дурдом. Слишком большая цена
заплачена за поиски тепла.
Когда следствие пойдет
полным ходом (а у нас умеют проводить допросы
детей и следственные эксперименты с их участием),
кто-то освоит свой последний путь: от крыши до
асфальта.
Вы только представьте
себе перекошенные лица классных дам, брызжущих
слюной отцов, изгаляющихся одноклассников,
ухмылки участковых, вопросы доморощенных
психологов, фотовспышки журналистов... Каждый,
чтобы избежать приговора себе, будет
перекладывать вину на них, рассуждая об
испорченности молодежи.
Какой может быть выход:
напалм, смирение, покаяние?
 Две недели
назад в Москве прокатилась волна арестов. Некий г.
Иванов, который должен был заменить
арестованного Тимофеева и обеспечить
беспрерывный технологический процесс, был взят
практически с поличным. Взяли и главного
производителя, и кое-кого из потребителей. Круг
замкнулся, цепочка прервалась? Увы.
Есть еще некто Григорьев,
что переправлял видеокассеты за рубеж под маркой
«Выступлений Жириновского». Есть еще Солнцев-Эльбе,
представлявшийся и, судя по всему, являвшийся
помощником депутата Госдумы от фракции КПРФ (тот
самый, что снимал квартиру в городе N и, скорее
всего, оплачивал адвоката Тимофееву); есть еще
несколько любителей фото— и видеосъемки. Есть
сеть притонов, где они и снимают и куда приводят
клиентов. Есть московские и подмосковные дети,
сдающие себя по сходной цене, болеющие сифилисом,
чесоткой и СПИДом. Их иногда удается вырвать из
этих квартир. Есть люди, которые занимаются этим,
рискуя жизнью, здоровьем и репутацией. (Выделенно
мной — SB). Удается редко, потому что сами дети
не хотят уходить. Их — сотни. И не только в Москве,
и в Питере (в котором тоже недавно прошли аресты),
и во многих других городах необъятной нашей
родины.
Где на периферии нашего
внимания складывается целая система,
складывается почти не таясь: делятся сферы
влияния, происходит специализация, появляются
своя элита и свои плебеи. И свои «римские
патриции», готовые платить хорошие деньги за
ночь удовольствия и обеспечивать прикрытие. Себе
прежде всего.
Подражатели у Тимофеева
найдутся, ведь это так просто и почти безопасно.
Был бы спрос. И «сырье».
«Сырья» — навалом. (Ведь
никто не отличит город N от тысяч других городов
России.) Несмотря на демографический кризис,
детей у нас пока хватает. Как хватает и
потребителей их тел.
Это очень разные люди. И их
становится все больше и больше. Среди них есть и
те, кого вы очень хорошо знаете. Их можно назвать
пофамильно. Но кто поверит пацану-проститутке?
Кто будет искать систему иных доказательств, не
испугавшись тех, кто очень не любит, когда
тревожат? Особенно перед выборами.
Я хочу, чтоб вы поняли. Все
рассказанное мной — не феномен одного города.
Все, что в нем происходило и происходит (вместо
самого Тимофеева начинает работать один из
бывших «актеров»), — следствие, вершина какой-то
беды, которая с нами стряслась.
Да, именно город N
переживает социальную катастрофу. Никогда еще
наука не сталкивалась с таким сложным, массовым и
неоднозначным явлением. Переживет ли — не знаю. А
все остальные города с их хрущобами, грязными
улицами, заводами-монстрами и хмурыми взрослыми?
Дети этих городов вывели
себя за рамки нашего общества шутя и играючи. Ну а
общество ответило им пониманием — таким, на
какое способно. То есть — равнодушием.
Но природа мудра, она
знает, когда нужно поставить точку. У больных, не
важно — морально или физически, особей, как
правило, рождаются уроды. У уродов не рождается
никто. Это — логично. И — правильно. Кому нужны
живые существа, потерявшие два основных
инстинкта: самосохранения и продолжения рода?
Я представляю реакцию читателей.
Гадливость... Но если разобраться и внимательно
прислушаться к себе: кто внушает вам большее
отвращение — проститутки или их клиенты? Так
заведено, что проще оправдать вторых.
Этим мальчикам будет
страшно жить. Они будут вызывать в людях чувство
брезгливости. Поскольку вина — всегда на
слабейших. Поскольку трахали именно их: за просто
так, за деньги, за жратву.
Потому что теперь это — их
жизнь. И, чтобы выжить, потребуется мужество
терпеть плевки, насмешки, злобу. Их будут гнать от
себя уже не тайно, а явно: родители, друзья,
учителя, прохожие... Общество, сошедшее с ума,
сделает все, чтобы не признаться себе в этом.
Им не прожить в одиночку. А
вместе? Есть ли такое место, где они могли бы жить
так, как теперь у них получается? Куда они смогут
перенести свой созданный методом проб и ошибок,
которые некому было исправить, параллельный мир.
Он — гол, пуст, жалок, ущербен. Но в этом мире есть
— пусть не для всех — то, ради чего, быть может,
стоит жить. Любовь. Уж какая есть.
Бесплодная.
 P.S.
Журналисты «Новой газеты»
уже несколько месяцев занимаются расследованием
преступлений, связанных с детской проституцией и
порноиндустрией. Естественно, в этой публикации
мы не рассказали всего, что нам известно. Поэтому
мы официально предупреждаем всех действующих
лиц этой и подобных историй, в том числе и тех, кто
еще занимает или уже оставил высокие и очень
высокие кабинеты: мы будем защищать этих детей и
свидетелей по делу всеми доступными нам
законными методами.
И еще. Мы специально не
указали город, чтобы избежать набега на него
празднолюбопытствующих. Жизнь этих детей и так
страшна.
Все фамилии в материле —
подлинные.
Сергей
МИХАЛЫЧ
"Новая газета",
30 мая 1999 года
|